Диалог в экзистенциальной супервизии

Фото: Павел Долганов

В этом очерке мне бы хотелось сфокусироваться на некоторых аспектах диалога в контексте экзистенциальной супервизии: поставить ряд вопросов, поразмышлять. Несколько вводных замечаний. Первое, вслед за Спинелли, обратим внимание на два близких, но разных смысла слова супервизия. Супервизия предполагает лучшее, большее видение сверху (над-видение, over-seeing) или вширь (видение-вокруг, seeing-over). Можно предположить, что над-видение и видение-вокруг не находятся в контр-отношениях, не исключают друг друга, а наоборот, при благоприятных обстоятельствах являются дополняющими и в сочетании могут давать объем супервизии.

Следующее замечание о том, что позиционно участники супервизии могут быть в вертикальных (иерархических) или горизонтальных (равных) отношениях. И вытекающее из этого то, что в какой-то определенный момент форма контакта, отношений между участниками супервизии может быть диалогом (когда равные отношения), или монологом (когда участники в позициях «выше-ниже»). В самой сути супервизии есть путь как в монологичность, так и в диалогичность.

Для диалога недостаточно просто двоих, двух людей. Хотя нередко приставку δια из древнегреческого ассоциируют с числительным δις – два, такой ассоциации способствует современный словесный ряд: монолог, триалог, полилог; в греческом же слове διαλέγομαι приставка δια имеет, более интересное нам, значение «взаимности».

Есть такое выражение: «Разговор был, а диалога не получилось». Когда же диалог в супервизии происходит? От кого и от чего это зависит? Как увеличить пространство диалога в супервизии? Можем ли мы избавиться от монолога в супервизии? И стоит ли пытаться это сделать?

Супервизии являются неотъемлемой частью практики психотерапевта, независимо от его опыта. Зависит ли возможность диалога в супервизии от профессиональной зрелости коллег? Характер отношений супервизора и супервизируемого соотносятся с процессом обретения терапевтом профессиональной идентичности. В начале практики терапевт понимает, что супервизия необходима, но личное желание может отсутствовать. Первоначально приход терапевта на супервизию может быть от «надо» (условия институции, коллеги говорят), а не от личного желания. По словам некоторых коллег: пока не берешь супервизии, не включен в этот процесс, по-настоящему, не понимаешь, зачем он нужен. С положительным опытом супервизий убежденность в их пользе создает и укрепляет свое, личное «хочу» супервизироваться.

Когда терапевт только начинает ориентироваться в сути профессии, ему часто свойственна зависимость от супервизора. Проявляться зависимость может в диапазоне от принятия терапевтом позиции «очень старательного ученика» до избегания супервизий и временного отказа от помощи супервизора вовсе. Из своей зависимости терапевт запрашивает экспертной, учительской или родительской позиции, одновременно внутри себя часто, не принимая и не желая ее. Тем не менее у cупервизора есть выбор: либо откликнуться на запрашиваемую позицию, либо нет.

Когда профессиональная идентичность движется к тому, чтобы становиться частью терапевтического стиля, терапевт сам ищет возможности супервизироваться, выбирает супервизоров, ситуации обучения и своего развития в них. Опыт терапевта, его включенность в профессию, конечно, влияют на супервизорский диалог. Но нельзя утверждать, что с более опытным терапевтом диалог возможен больше, нежели с начинающим. Ибо считая так, мы невольно согласимся с традиционным взглядом на супервизию, которому свойственна метафора «родительских отношений». Терапевт с небольшим опытом или без опыта вовсе - не младший или меньший более опытному терапевту-супервизору. Он Другой, другой мир. Чтобы диалог был, необходим личностный выбор - быть в диалоге, выбор Диалога.

То как видит диалоговую природу Михаил Бахтин через творчество Достоевского, может быть близко и нам. Он пишет: «Вполне понятно, что в центре художественного мира Достоевского должен находиться диалог, притом диалог не как средство, а как самоцель. Диалог здесь не преддверие к действию, а само действие. Он и не средство раскрытия, обнаружения как бы уже готового характера человека; нет, здесь человек не только проявляет себя вовне, а впервые становится тем, что он есть, повторяем, - не только для других, но и для себя самого».

В контексте экзистенциальной супервизии диалог также важен как цель. Именно в диалоге личностно рождается терапевт. В монологе можно учить и научить коллегу как быть терапевтом, в диалоге становятся терапевтом.

Особенностями диалога является равноценное паритетное взаимодействие сторон, равноправие участников и их несамодостоточность.

Как осуществляется равенство разных в супервизорских отношениях. Без сомнения супервизором выбирают более опытного коллегу. А супервизору немаловажно, быть состоявшимся, чтобы было чем поделиться с терапевтом. Психолог Сергей Братченко считает, что «обращенность к чувствам, опыту переживаний, к этим бытийным первоосновам человеческой жизни, является в диалоге еще одним проявлением принципа равноценности собеседников: чувства (в отличие от знаний, умений и т.п.) делают нас более равными, близкими и понятными друг другу».

У многих из нас в какой-то момент или период во внутреннем мире случился переход от иерархической коллегиальной системы в равенство с другими коллегами. Конечно, эти процессы индивидуальны. Супервизируясь сама у более опытных коллег, я ощутила себя с супервизорами в более равных отношениях тогда, когда появилось много моей радости и удивления: радости от обнаружения своего «ляпа», от проявления «слепого пятна», от открытия очевидного; удивления от парадоксальности переживания своей радости: обнаруживаешь свои ограничения, недосмотры и недочеты, свою недостаточность и искренне этому радуешься, благодаришь супервизора за его свидетельство твоих несовершенств, за соучастие в проявлении всего этого «безобразия». Сейчас я также радуюсь, встречая подобные переживания у своих супервизируемых. Для меня это признак включенности, открытости и взаимности в супервизорском процессе.

Человек - существо онтико-онтологическое, живущий одновременно и в онтическом, и в онтологическом. У нас всегда есть возможность перейти от бытийно - конкретного к философскому видению бытия. Попробуем и сейчас с помощью Михаила Бахтина перенести наше внимание с онтического на онтологическое. В работе «Проблемы поэтики Достоевского» он пишет: «В плане своего религиозно-утопического мировоззрения Достоевский переносит диалог в вечность, мысля ее как вечное со-радование, со-любование, со-гласие. В плане романа это дано как незавершимость диалога, а первоначально - как дурная бесконечность его».

Когда в супервизии с другими, очень отличными от меня, появляется наше со-радование, со-любование, со-гласие, хотя бы мгновениями, это верный признак диалога. Незавершимость супервизорского процесса проявляется в нашем желании, готовности, открытости быть в супервизорских диалогах с коллегами. Переживание «дурной бесконечности» любого процесса, в том числе и супервизии, говорит, скорее, об отсутствии диалога.

Следующее, на чем хочется остановиться - участников побуждает к диалогу их несамодостаточность. Если кому-то из участников «все ясно», «он все знает», то это точка. Диалогу нет шанса быть. Несамодостаточность терапевта очевидна. Он испытывает конкретные трудности, у него есть вопросы о совместности с определенным клиентом. Что касается супервизора, он не знает, не видит этого клиента: какой, как выглядит, как живет, что хочет, чувствует; он встречается с неким образом через рассказ и переживания терапевта. Супервизору не стоит быть лучшим для этого клиента, подвигая реального терапевта с его места. Ибо, есть опасность, принимая онтическую несамодостаточность терапевта как свою, ограничить возможности супервизии. В чем же может быть несамодостаточность супервизора? Какова она?

Супервизору, на мой взгляд, имеет смысл находиться в контакте со своей онтологической несамодостаточностью, даже активизировать ее в себе.

Кирк Шнайдер в “Случае Дженис» пишет о том, что большинство из нас значительную часть времени стараются отрицать – а именно, что все мы живем во взвешенном состоянии. «Сейчас вы, скорее всего, сидите в удобном кресле внутри здания, которое кажется прочно стоящим на земле, но такая картина далека от завершенности. При внимательном рассмотрении оказывается, что вы сидите в удобном кресле в здании, которое стоит на огромном шаре, кружащемся вокруг солнца со скоростью 67000 миль в час. Более того, этот шар расположен в галактике, которая мчится через Вселенную со скоростью 1,2 миллиона миль в час в совершенно неизвестном направлении. Но этого ещё недостаточно, и вы по-настоящему не знаете, откуда вы появились в этом здании и в этом кресле. Да, знаю, вы, наверное, возразите, что проделали уйму вещей, чтобы оказаться на этом конкретном месте в этот конкретный момент, и можете все эти шаги проследить далеко в вашем прошлом. Но для меня это по-настоящему значит мало, как и якобы прекрасное предположение, что задолго до занятий какими-либо вещами вы стали «счастливым» продуктом слияния случайного сперматозоида и восприимчивой яйцеклетки. На самом деле так много из того, что мы даже сегодня считаем само собой разумеющимся, является культурно обусловленным явлением – хрупкой и лишь временной преградой, за которой океан растерянности».

О самом Кирке Шнайдере коллеги говорят как «об особенно принимающем, дающем собеседнику много свободы и безопасности в супервизиях». Рискну предположить, что такие возможности ему и другим из коллег дает чуткость к своей онтологической несамодостаточности. Это переживание позволяет, будучи в контакте со своей уязвимостью, принимать, выдерживать неопределенность и ненадежность ситуации и через это быть открытым диалогу.

У меня есть немало ресурсных переживаний, полученных в группах, в супервизиях. Например, это переживания чудесного стыда, или потрясающей разобранности, или удивительного признания и принятия и многие-многие другие. Все они как будто очень разные, но с каждым из них ко мне приходило что-то новое, случалось некое преображение. По словам коллег, они особенно ценят те изменения, которые происходят именно с ними на супервизиях. Мне кажется, большая освоенность себя в онтологических переживаниях также способствует равенству в диалоге, во многом позволяет ему быть, поддерживает позицию вненаходимости.

В работах «Автор и герой в эстетической деятельности» Михаил Бахтин читателя и автора называет носителями позиции вненаходимости. Читатель и автор являются эстетическими субъектами и находятся в положении, которое может быть определено как вненаходимость временная, пространственная и смысловая. Именно из этого положения исходит их художественная, формирующая активность. С этой вненаходящейся точки активно совершается эстетическое вживание – видение предметов и героев изнутри, объединяются и оформляются в единое и целое добытый вживанием материал с материей внешнего видения и слышания.

Когда терапевт и супервизор «в диалоге» они сродни автору и читателю. И каждый из них и автор, и читатель. Можно сказать, что позиции «вненаходимости» в супервизорских отношениях свойственны:

• совместный взгляд из «вне» рассматриваемого содержания;
• творческая, формирующая диалог активность;
• вживание в рассматриваемый материал;
• соединение переживания с внешним взглядом в единую картину понимания.

Позволю себе резюмировать все сказанное выше несколькими простыми предложениями.

• Для экзистенциального подхода более органична диалоговая позиция участников.
• В экзистенциальных супервизиях может быть и диалог, и монолог.
• Ответственность за соотношение монолога и диалога в супервизии несут оба участника.
• Всегда есть возможность диалога, но мы можем ее игнорировать.
• Стоит стремиться к диалогу, и, тем не менее, это чудо, которое случится или нет.

А завершить я бы хотела фрагментом из рабочих записей начала 70-х годов Михаила Бахтина: «Текст живет, только соприкасаясь с другим текстом (контекстом). Только в точке этого контакта текстов вспыхивает свет, освещающий и назад и вперед, приобщающий данный текст к диалогу. Подчеркнем, что этот контакт есть диалогический контакт между текстами (высказываниями), а не механический контакт оппозиций... За этим контактом — контакт личностей, а не вещей... Если мы превратим диалог в один сплошной текст, т.е. сотрем разделы голосов (смены говорящих субъектов)... то глубинный (бесконечный) смысл исчезнет (мы стукнемся о дно, поставим мертвую точку)».